О, Господи, как много грязи на Земле! Куда ж ты смотришь?
А Колька верещал:
- Расплакалась, говорит, женись, а то через милицию достану. Да пусть достаёт. Я ей достану, так достану – через задний проход будет рожать.
Я встал и прочь побрёл, шатаясь, не в силах больше слушать этой трескотни. 
Колька негодяй конченный – не оспоришь, но как же Надя-то могла? Вместе с ним водила меня за нос, тайком встречаясь и милуясь за спиной. Глаза мои открылись – я ей нужен был, чтобы привлечь Колькино внимание. Ну и привлекла! 
А я-то каков! Возомнил себя философом, наблюдающим развитие чувств девушки. Гадал: когда ж она, когда…, а ларчик просто открывался – для неё я действительно был как брат, брат любимого ею человека. Я и вёл себя так, что ей не приходилось отбиваться от рук моих. А то, что целовались? Ну и что – родственные шутки. С Колькиной сестрой я тоже целовался, будучи у них в гостях. Да в последнее время мы и целоваться с Надей перестали – всё разговоры без конца. Грустной она была в конце зимы. Теперь понятно почему.   
На стадион я больше ни ногой. С Надюхой встречи прекратил. Мне это легко далось – обманутым себя считал, а привязанности большой к ней не испытывал. Так – чувство привычки. Да и не стервозная она была – в общении удобна.   
В начале лета, рассказали мне девчонки, Надя родила и оставила ребёнка в больнице.
Сообщил это Николаю.
- На сиротство обречён твой, между прочим, сын.
Ни один мускул не дрогнул на лице свата.
- Или твой. Или хрен знает чей. Разве можно на такой шалаве жениться – дитя родного под забор.
Мысли донимали: а что если жениться мне, забрать ребёнка из больницы – по большому счёту, он  не чужой, племянником доводится. К Надьке привык - то, что она может отказать, и в голову не приходило: считал её жертвой коварного сватка, а ребёночка она оставила из-за страха стать одинокой матерью.
Стал через подруг искать с ней встречи, а они мне передали новость, от которой напряглась душа. Дружок, о котором она говорила, откинулся с зоны, всё узнал и принародно поклялся отомстить неверной и тому, кто с нею был. По всем приметам выходило, что он меня имел в виду.
Фамилия его Стахорский. Малый чуть моложе и одного со мною роста, по рассказам очевидцев - я-то его прежде и не знал. И это усугубляло моё положение – подойдёт гадёныш неизвестный, сунет перо в бок и удалится, а ты загибайся. Ещё узнал, сидел он за убийство отчима – зарезал подло спящего. Вернулся с зоны худой и злой, на всё способный - перевернул весь Надькин дом, на её родственников тоску нагнал, разыскивая ухажёрку. Колька тоже мог попасть под его финку, но это если только Надя проговорится, а она пряталась в Троицке и домой носа не казала. И сват осиротил Увелку. 
Семь бед – один ответ, решил я и в ближайший выходной пошёл на танцы. А нервы были на пределе. На широком крыльце ДК курила, плевалась и материлась какая-то шпана – так, школьники, юнцы. Я мимо проходил, а один дёрнулся спиной ко мне. Ни ножа в руке, ни даже кулаков сжатых не увидел, но, говорю же, нервы на пределе – показалось что-то, и я ему врезал. Кубарем полетел он со ступенек, остальные шарахнулись в сторону. Потом окружили в туалете:
- Ева, Ева, ты чего?
Открыли водку, угостили. Я извинился:
- Прости, брат.
А он:
- Да, ничего.
Головка поплыла – сел на диван, на ножки девичьи поглядываю. Тут Стахорик заявляется. Мне его сразу показали: худой, сутулый, шейка воробьиная, ручки спички – не зря же все угрозы через нож.

- Привёз? Красавчик! – сказали мне и тут же оттеснили в сторону.   
Я как бы оказался за пределами круга, в который они оцепили Николая. У каждого в руке холодное оружие. Особо они «перья» свои не выставляли, но и не прятали. Продемонстрировали и прикрыли – кто в рукав, кто под полу.
Один повёл речь:
- Значит так, фраерок, сейчас пойдёшь с нами и не трепыхайся. Сильно больно тебе не будет – оттянем вчетвером, ну, может, впятером – узнаешь, как машкой быть – и свободен. Дёрнешься – перо в бок.
Коля побелел лицом, напрягся, но держался:
- Письки не сломаете?
- Не бойся, петушок, не первый ты ….
Он ткнул Кольку «пикой» в бок:
- Топай.
Круг расступился, указывая направление движения. Сват сделал шаг, второй и вдруг сорвался с места и быстрее ветра помчался по перрону. Урки за ним. Впрочем, один задержался, обратив внимание на мою персону.
Я стоял пришибленный. Вид холодного оружия вогнал мою психику в ступорное состояние. Отвлекшись от происходящего, внимательно рассматривал грязный и заплёванный перрон, с которого – ясно видел как – мне придётся собирать кишки из вспоротого живота. Да и с Колькой неладно получилось – будто нарочно уговорил его приехать в Увелку, чтобы сдать этим подонкам. Он, наверное, так и понял - потому бросился  бежать, никому больше не веря, ни на что, кроме быстроты ног своих, не надеясь.
От этих горьких мыслей отвлёк меня четвёртый отморозок. Он вернулся - не мог оставить безнаказанным меня. Вернулся, чтобы ударить, и ударил - но так не бьют. Нет, бьют, конечно, но чтобы оскорбить - не убить, не сбить с ног, не причинить боль или вред, а просто двинуть человеку кулаком, чтобы он, морально раздавленный, ещё и распластался вниз лицом. Или, как шавка, лёг вверх ногами, выпрашивая – не трогайте меня.
Нет, ребята, так не бьют. Чему-то я всё-таки научился за два года бесконечных драк. В мыслях я может ещё собирал кишки с перрона, а тело действовало инстинктивно. Пригнулся ровно на столько, чтобы он промахнулся. Его кулак ещё вихрил мне шевелюру, а мой уже обрушился на его челюсть. Мы были с ним одного роста, одного возраста, а весом я, наверное, и покрупней. Впрочем, слышал ранее, а теперь убедился – с ножами ходят те, кому Бог в руки сил не дал.
Короче, ему досталось. Он попытался затылком опрокинуть электричку, а когда не удалось, кувыркнулся под неё - наверное, решил спиной напрячься и сбросить с рельс махину. Но, увидав перед лицом до кинжального блеска наточенные подошвы колёс, передумал – скоренько на четвереньках попытался вылезть на перрон.
Как объяснить, что здесь он совершенно лишний, не нужен никому? Подумав, что слова вряд ли дойдут, пнул ему в лицо.
Вокруг было полно народу. Электричка отрезала выход на вокзал приехавшим, а ещё много других поджидали секцию из Троицка. С начала нашей потасовки какая-то женщина зашлась в истошном крике и ни на мгновение не закрывала рот – казалось, в лёгких у неё бездна воздуха. Остальные благоразумно отшатнулись.
Я ещё раз отправил приятеля под вагон, намекая, что он мог бы с большим для себя успехом выползти на другую сторону и избавить меня  от лишних с ним хлопот. И в этот момент рядом со своими увидел штиблеты чьи-то. Ну, не рядом, а чуть позади, но очень близко. Должно быть, другой приятель из банды отмороженных, вернулся на истошный зов чокнутой бабы. Нет, ну, правда, визжит так, будто никогда не видела человека под колёсами поезда. Сейчас он тронется и рассечёт на две половинки этого обалдуя – не ори, а выбирай любую.