Потеряв надежду на помощь, Николай Фёдорович бросился бежать, нелепо взбрыкивая ногами.
- Помогите! – звериный рев, наконец, вызрел где-то в груди и вырвался наружу.
Молодые люди, шедшие впереди, оглянулись и бросились наутёк, взявшись за руки. Убогая старушка села в сугроб, истово крестясь.
10
Повестки им выдали в один день, но служить, вместе не пришлось.
Евдокимов попал на ракетный полигон в Капустин Яр - унылое место в волгоградских степях, но на скуку времени не оставалось. Подъём, зарядка, туалет – строем, по команде. Матчасть в классах и на полигоне. Муштра на плацу: де-лай - раз! Словом – служба.
В казарме – дембеля, деды, черпаки, салаги. Впрочем, лопоухий от короткой стрижки, в зелёной, мятой, не по росту форме Ева оставался самим собой. Двухмесячный курс молодого бойца он прошёл за две недели. А произошло это так.
В солдатской столовой всегда неразбериха - то бачков не хватает, то чашек, то ложек, то в хлеборезке проблемы. Ругает рота недоумков-бачковых, просиживая своё личное послеобеденное время за столами в ожидании пищи. И бывает, голодной уходит, если ждут машины на полигон, а накрывальщик застрял у «амбразуры».
Расторопный, бойкий на язык рядовой Евдокимов, однажды успешно накрыв столы для роты, стал её бессменным бачковым, и ни разу не подводил товарищей. Вот и сегодня – до прихода роты есть ещё время, а у Евы всё на местах, всё разложено, бачки парят во главе столов. Дело за чаем.
У «амбразуры» встретились земляки - «старик» из автороты, судя по застиранной добела форме и въевшемуся в трещины на ладонях мазуту, и хлеборез в коротенькой белой сатиновой курточке. Вели неторопливую беседу о службе, о письмах с родины и общих друзьях, а между ними парили носами два коричневых чайника.
- Славяне, если не торопитесь, я заберу?
Собеседники и ухом не повели, будто не к ним обращался этот «молодой», будто нет его на свете вообще, а кто-то – может, муха? – прожужжал над ухом. Ева подождал немного, пожал плечами и подхватил оба чайника. За спиной:
- Стой, салага.
Он обернулся. «Старики» смотрели на него с любопытством.
- Борзеешь, сморчок? Поставь на место.
- Да они у вас уже остыли, - Ева поставил чайники на место и пошёл прочь, не желая связываться.
- Остыли, говоришь…
Чайник вместе с содержимым обрушился на голову первогодку. Кипяток хлынул на лицо и за ворот гимнастёрки, обжигая кожу. Страшная боль кинула его на ближайший стол, согнула в калач. Парню хотелось забиться в уголок, лежать и не двигаться, переждать эти муки ошпаренной кожи. Но откуда-то снизу, наверное, от подстилок сапог, начала подниматься ярость, заполняя всё тело, вытесняя боль.
Когда она достигла головы и поменяла прежние планы, Ева выпрямился и опустил ладони от лица. Видеть он мог одним только глазом, но этого было достаточно. Его обидчик стоял в прежней позе, облокотясь локтём на прилавок, и с любопытством смотрел на него.
Рядовой Евдокимов ударил в эти удивлённые глаза, а когда авторотчик повис на амбразуре, стал бить его под локти, круша рёбра и почки. Хлеборез, пытаясь помочь земляку, вытянул руку, целясь «салажонку» в неповреждённый глаз. Володька поймал «клешню», подтянул её хозяина поближе и врезал так, что хлеборез пробежал спиной вперёд до самой плиты и, падая, обрушил на себя кастрюлю с кипятком. Его ошалелый рёв заполнил кухонный зал и отразился от потолочного свода.